Комментарии к статье №5, Абу Али ибн Даст, 912

Д. А. Хвольсон, переводчик и историк, 1866 г.: (31.01.2024 07:09:42)

68.
Сообщаемый здесь и в следующих §§, равно как и в § 13 (стр. 40) следующей главы известия о погребальных обычаях Славян и Руссов, я несколько времени тому назад сообщил профессору Котляревскому, который обнародовал и разобрал их в книге: О погребальных обычаях языческих Славян (Москва, 1868), стр. 54 и след. Он говорит (на стр. 55 и след.) об этих известиях Ибн-Даста следующее:

«Уже при первом взгляде на рассказ Ибн-Дасты, нельзя не заметить полной исторической правдивости его: так говорить может только очевидец, или тот, кто записал показание достоверная очевидца; на это указывает и обстоятельная, трезвая передача фактов, незатемненных личным взглядом, от которого едва ли удержался бы собиратель летучих слухов, и еще более — соглашение их с другими свидетельствами славянской старины».

Так как в означенной книге трактуется о погребальных обычаях очень подробно и основательно, то в следующих примечаниях я могу ограничиться только тем, что обращу внимание на некоторые пункты, могущие служить дополнением к сказанному г. Котляревским.

69.
К многочисленным свидетельствам Арабов о сожжении покойников у Славян я прибавляю новое, которое древнее всех известных до сих пор. Ибн-Вахшия, разработавший книгу «о земледелии Набатеев» в 903 году, сообщает (На стр. 476 принадлежащей мне рукописи: (***)) мнение, что тела умерших портят воздух, и прибавляет, что Инды, Славяне и др. по это причине сжигают умерших. В другом месте говорится гораздо подробнее о великой пользе сожжения умерших, к чему автор прибавляет (Там же, стр. 1148: (***)), что его удивляет каким образом Славянам, несмотря на свое невежество и незнакомство с науками, приходило в голову сжигать тела всех своих покойников, будь они цари или другого звания. Обычай этот, следовательно, был уже в конце IX века общеизвестным у Арабов. Известия других Арабов о том же предмете сообщает с подробным разбором их Котляpeвcкий, стр. 57 — 79.

70.
В рукописи (***), но такого слова нет в арабском языке. Персидское (***) значит «грязь»; это слово однако же здесь не идет вследствие относящегося к нему глагола (***). Итак, несомненно здесь следует читать (***) или (***); оба эти слова означают «нож».

71.
По поводу этого места г. Котляревский замечает (стр. 56): «Грубое выражение печали терзанием лиц и рук мы встретим далее, и в положительных свидетельствах старины, и в теперешних народных нравах». Тоже он доказывает и на стр. 104 и во многих других местах. Мы же постараемся доказать, что этот обычай чрезвычайно древен и существовал у цивилизованных и нецивилизованных народов. Уже в Пятикнижии упоминается о нем, и там он запрещается. Так, в книге «Левит», XIX, 28 говорится: «Ради умершего, не делайте нарезов на теле вашем!» То же повторяется в книге «Второзакония», XIV, 1: «Сыны вы Господа Бога вашего, не делайте нарезов на теле вашем, и не делайте плеши над глазами вашими по умершим».
Несмотря на эти запрещения, делать себе нарезы на теле при смерти родственника было общеупотребительно еще во время пророка Иеремии. Описывая будущее бедствие и одиночество жителей Палестины, он говорит XVI, 6: «И умрут на земле сей и великие, и малые; не будут погребены и оплакиваемы, и никто не делает за них нарезов на себе," и т. д. Говоря далее о несчастии Филистимлян, он восклицает (XLVII, 5): «Доколе будешь ты изрезываться?», то есть, доколе будешь ты делать себе нарезы в печали? О плачущих Израильтянах, пришедших в Иерусалим, говорится там же, XLII, 5, что они пришли с остриженными бородами, в разоренных платьях и «с нарезами». Исцарапывание женщинами лица своего в случае смерти родственника было обычным и в Афинах, и только Солон уничтожил этот обычай (см. Plutarchi vit. parall., Solon, 21). У Римлян также господствовал этот обычай еще во время императоров, несмотря на все запрещения. Уже в законах XII таблиц мы находим предписание: «Mulieres genas ne radunto», то есть, женщинам не следует исцарапывать себе щек (в случае смерти кого-либо) (см. Cicero, de legibus, II,.23 и 25). Фест по поводу этого закона XII таблиц замечает: «Genas radere est unguibus scindere vel cruentare». Это исцарапывание лица, следовательно, делалось не какими-нибудь инструментами, а ногтями, что, впрочем, видно и из других упоминаний; так, например, Виргилий, описывая печаль Анны о смерти сестры своей, Дидоны, говорит (Aeneid. IV, 673): «unguibus ora soror foedans»…, то есть, «ногтями сестра обезображивает себе лице». Те же слова повторяет Виргилий при описании печали Ютурны о брате ее Турне (там же, XII, 871). Цицерон (Tusc, III, 26) называет царапанье женщинами своего лица (laceratio genarum), безобразным родом траура (detestabile lugendi genus). Тем не менее, этот обычай, по-видимому, был общеупотребительным у Римлян; так, например, Овидий пишет жене своей (Eleg., III, 3, 51): Parce tamen lacerare genas! то есть, «оставь же царапанье щек». Тоже говорит Делии Тибулл (Eleg., I, 1, 67 и след.): Tu manes ne laede meos, sed parce solutes Crinibus, et teneris, Delia, parce genis! то есть: «не обижай духа умершего и щади распущенные волосы свои, Делия, и нежные щеки!»
О Скифах в стране Герреев, около Борисфена, и о так называемых царских Скифах Геродот говорит (IV, 71), что они в случае смерти царя отрезывают себе часть ушей, подстригают волосы, изрезывают руки, исцарапывают лоб и нос и прокалывают левую руку стрелою. Эти истязания сами по себе не были, по-видимому, только выражением печали, но употреблялись, вероятно, и потому, что Скифы думали угодить ими умершим, и часто делалось это в смысле религиозного обряда. Гелиодор (Aethiop., VI, 14) говорит об одной Египтянке, оплакивавшей убитого сына: «Она схватила меч, стала им быстро размахивать, взывала к луне разными варварскими, слуху непонятными именами и, наконец, изрезала себе руку, и кровью, которую стерла лавровою ветвью, окропила костер». Плутарх говорит (Consol ad. Apoll, 22) о варварах, отрезывающих себе известные части тела в случае смерти кого-либо или изувечивающих нос, уши и т. д., и именно прибавляет, что они думают этим угодить умершим. Мы надеемся, что приведенными цитатами достаточно доказали древность этого обычая и трудность его истребления. Монография об этом обычай, которыми я однако же не мог пользоваться, писали: Wichmannshausen, De corpore scissuris figurisque non cruentando, Wittenberg, и I. G. Michaelis, De incisura propter mortuos в Obsevatt. sacr. Arnhem. 1752, 8, стр. 131 и след.

72.
По поводу этого места г. Котляревский, там же, стр. 56, замечает: «Обычай собирать пепел сожженного и справлять поминки по нем находит полное подтверждение в свидетельствах русской «Повести временных лет (о чем далее) (У него на стр. 414 и след.) и в рассмотренном уже нами показания Феофилакта (стр. 44 — 46), причем Ибн-Даста пополняет и уясняет их не точности, определяя время поминок и подробности обряда» (ср. Шафарика, I, стр. 517 и Палацкаго, стр. 183 и след.).

73.
Это положительное показание о многоженстве у Славян очень замечательно. Но есть и у других писателей свидетельства о том же, которыми по моему мнению, нельзя пренебрегать. Палацкий (Gesch. von Bohmen, I, стр. 188 и ел.) говорить: «Нельзя решить, было ли многоженство общим обычаем, или просто позволенным, или только терпимым; чешская история не показывает нам примеров того, кроме одного: Само», первый король чешский, в первой половине VII в., который, по свидетельству Фредегара, имел 12 жен. В примечании (178) к приведенному месту Палацкий замечает, что кроме упомянутого свидетельства Фредегара, существуют еще два, а именно: 1) жалоба Забоя в песне того же имени в Краледворской рукописи: «i jedinu druzu nam imeti po puti wsei z «Wesny po Moranu» и 2) место в vita S. Adalberti (y Freher, стр. 78): prima etprincipalis causa, propter plures uxores unius viri etc. Но Палацкий полагает, что эти примеры многоженства были только злоупотреблением, которое позволяли себе лишь вельможи, подобно тому как и Каролинги все имели наложниц. Макушев (стр. 139 и след.) приводит еще свидетельство Сефрида, относящееся к балтийским Славянам; но Сефрид прибавляет, что, по крайней мере, у князей одна жена только считалась законной, остальные же были только наложницами. Сорок жен царя Руссов, о которых упоминает Ибн-Фодлан (у Френа, Ibn Foszlan, стр. 21), очевидно, были наложницами, если только это известие верно, в чем я, впрочем, сомневаюсь. Казвини (II, стр. 415) говорит о Славянах, что они берут себе по двадцати и более жен, и вследствие этого они столь многочисленны. Но на это показание нельзя обращать много внимания, потому что известия Казвини о Славянах, находящаяся непосредственно пред приведенным нами местом, находятся и у Якута, который их, однако же, относит к тюркскому племени Кеймаков (Кумыков?) (ср. I, s. v. (***), стр. 839). По моему мнению, для решения вопроса о многоженстве древних Славян вес имеют только следующие показания: 1) приведенное выше место из жития св. Адальберта, и 2) одно место Нестора (у Шлёцера, II, 126), которое не приводится ни Палацким, ни Макушевым. Там говорится, что Радимичи и Вятичи, которых впрочем, Нестор представляет полудикими, имели две или три жены. Третье важное свидетельство по этому вопросу есть известие Ибн-Даста, столь определенное и приводимое им, так сказать, мимоходом. Показания Ибн-Даста о погребальных обычаях Славян, как доказал г. Котляревский, совершенно верны, а так как в тесной связи с ними стоит и известие его о многоженстве, то вряд ли можно сомневаться и в достоверности последнего; ср. Погодина, Исследования, ч. II, стр. 368, где сказано: «славяне допускали многоженство, обыкновенное в то время; впрочем вероятно, в простонародии, у каждого мужа было по одной жене, а только у правителей и вельмож было большое число». Этого различии впрочем из известия Ибн-Даста не явствует (ср. также Погодина, там же, III, стр. 420 и след.). Замечательны однако же в этом показании Ибн-Даста слова: «Если умерший имел трех жен» и т. д. Мы скорее ожидали бы слов: «если умерший имел несколько жен» и т. д. Из того обстоятельства, что здесь говорится именно о трех женах, я заключаю, что таково было обыкновенное число жен у Славян, или по крайней мертв, у богатых из них, и что не было позволено или употребительно брать больше трех жен.

74.
Связь показывает, что здесь следует читать (***) вместо (***), как в рукописи. И эти известия Ибн-Даста во многих отношениях важны, на что и указывает г. Котляревский. Он (стр. 61) спрашивает, добровольною ли была смерть жены или нет, но сам собственно не решил этого вопроса. По известиям Ибн-Даста, ясно видно, что смерть была вполне добровольною, и что только одна из жен умершего лишала себя жизни, между тем как другие оставались в живых. В этом отношении согласны с Ибн-Даста и Абу-Зейд эль-Балхи, и Масуди, которые именно говорят, что смерть была добровольной (Истахри говорит, стр. 97. тоже. Это место только неверно переведено Мордтманном. Поэтому необходимо поправить и место у г. Котляревского стр. 79, строка 14 — 16.); первый, однако же, говорит о некоторых девицах, которых сжигали по собственному желанию их.
«Способ, говорит г. Котляревский, каким жена предает себя смерти, то есть, удушение веревкой, стоит в очевидной связи с жертвенным значением этого действия». При этом он ссылается на другое место своей книги (стр. 36 и след.), где утверждает, что «повешение и удушение было обыкновенным способом принесения жертвы». Мнение это подтверждается одним местом Ибн-Дастовых известий о Руссах (§ 9, стр. 38), где именно говорится, что они вешали и удушали свои жертвы, людей и животных без различия.

80.
В рукописи (***). Это слово обыкновенно имеет след. значения: I. отправляться ночью куда-нибудь, или приходить ночью; ударять одним предметом о другой, сражаться с кем-нибудь. II открывать кому дорогу или предлагать проход. III. потуплять глаза или опускать голову со стыда или горя. Все эти значения, даже последнее, не подходят; ибо здесь очевидно идет роль о действии радости, а не горя. Я поэтому изменяю букву (***) в (***), вследствие чего слово получило значение, показанное в тексте.

81.
Ни из этого места, ни из подобных ему не следует заключать, что древние Славяне язычники верили в бессмертие души в нашем духовном и благородном смысле; такая вера была почти неизвестна даже самым цивилизованным языческим народам, и только древние Египтяне и Персы составляют отчасти исключение.
В моем сочинении «Восемнадцать еврейских надгробных надписей» и т. д., стр. 165 (109 нем. изд.) я указал на большую разницу между верованием в продолжение индивидуального существования за гробом, причем люди представляют себе, так сказать, материальное продолжение земной жизни, и верованием в чисто духовное продолжение существования души, причем тело, подвергающееся тлению, совсем не принимается в соображение.
Первое верование мы находим почти у всех народов, как у высоко образованных Греков и Римлян, так и у разных варварских народов нового и древнего времени. Последнее же есть продукта иудейства и чрез посредство христианства сделалось общим достоянием всех цивилизованных народов. Г. академик Стефани доказал до какой степени грубы и материальны были представления Греков о посмертном существовании (см. Stephani, Der ausruhende Heracles, стр. 17 и след.).
Принимая это в расчет, мы не имеем никакого права предполагать, что у древних Славян были более высокие и благородные понятия о посмертном существовании души. Да оно и решительно невозможно; много ли и ныне найдется людей, которые могут представить себе чисто духовное блаженство после смерти. Все свидетельства, напротив того, указывают на то, что древние Славяне верили в посмертное продолжение индивидуального существования человека, хотя и в измененном виде. Поэтому-то они и снабжали покойника всем тем, что нужно живому человеку: пищею и питьем, платьями, драгоценностями и оружием. Необходимым условием была и жена, и музыкальный инструмент, чтобы не скучать.
Если покойник был богатым и знатным в этом мире, то получал и лошадей, и слуг. О другом веровании Славян и речи не может быть; но верование в бессмертие в том смысле, в каком мы объяснили его, без сомнения, существовало у них. Показание же Титмара, который говорит, что Славяне верили, что со смертью все кончается, нужно так понимать, что Славяне считали уничтожение после смерти как возможность, а именно как наказание, или следствие проклятая и гнева богов; см. Срезневского, О языческом веровании древних Славян в бессмертные души, в Журн. Мин. Нар. Пр., 1847, № 2; Карамзина, Ист. госуд. Росс. I, 3, стр. 61, и прим. 233, стр. 61; Котляревского, стр. 86 и след. и Макушева, стр. 91 и след.
Замечательно показание Ибн-Даста, что Славяне считали смерть, милостью, оказываемою богом. Я нигде не нашел подобного показания, и оно, по моему мнению, указывает на довольно чистые понятия о божестве и некоторую нежность и мягкость характера. У народов сурового характера подобные идеи не могут образоваться.

111.
По-арабски (***), «бейт-вас’и»; (***), «бейт» иногда значит и храм; здесь, однако же, наверное, это слово не имеет такого значения. Кремер сообщает (Sitzungsbericlite der Wiener Akademie, 1850, стр. 210 и след.) одно место из неизданного еще сочинения Масуди, в котором, по его переводу, о Борджанах, то есть, Придунайских Болгарах говорится: «Борджане имеют большой храм; если кто умрет, они заключают его в нем, и с ним жену и рабов, и они остаются там, пока не умрут с голода». Сходство этого показания с Ибн-Дастовым очевидно, и г. Котляревский (там же, стр. 59 и след.) справедливо удивляется этому храму, в котором будто бы заключали покойника с женой и рабами. Я не сомневаюсь в том, что здесь речь идет не о храме, но о покое, и что Кремер, вероятно неверно понял слово (***), «бейт» арабского подлинника.

112.
Ср. выше, стр. 194, примечание 100.

100. Ибн-Фодлан (стр. 5) говорит только о браслетах, носимых русскими женщинами.

113.
Руссы, которых видел Ибн-Фодлан, клали во временную могилу покойника, которого в последствии сжигали, только хмельные напитки, плоды и лютню. Но это была только временная могила (ср. Fraehn, Ibn-Foszlan, стр. 15).

114.
И это показание о погребальных обрядах Руссов я сообщил г. Котляревскому, который разбирает его в вышеупомянутой своей книге и считает вполне достоверным (см. Котляревского, там же, стр. 55 и след.).
Г. Гедеонов в своем вышеупомянутом сочинении «О варяжском вопросе», X, стр. 88, примеч. 1, приводит одно место из Оддура Мунка (умер около 1210 г.), в котором говорится: «Quod lex in Suecia esset, uxorem, si marito superviveret, una cum illo condi tumulo oportere», и замечает притом, «что это не имеет исторического значения для Норманнов X века; в нем виден, если не чистый вымысел, то отголосок древнейшей эпохи». Как бы то ни было, относятся ли известия Ибн-Даста к славянским или норманнским Руссам — решение этого вопроса я предоставляю специалистам — во всяком случае мы видим из них, что приведенное показание Оддура Мунка не выдумано, и что его нельзя отнести исключительно к древнейшей эпохе.

#история #древние_свидетельства #похоронный_обряд #сжигание_покойников